Большой Литературный Клуб, 2016 ⁘ Wielki Klub Literacki, 2016
Владимир Штокман
Экспертный обзор. Октябрь-2016
Октябрьской лонг-лист БЛК после первого же прочтения показался мне на удивление доброкачественным, большинство текстов за редким исключением не вызвали ни недоумения, ни неловкости, ни желания прекратить чтение и уйти в запой. Мало того, без особых колебаний сразу же были выбраны первые 7 текстов из «великолепной десятки». По сложившейся традиции кратко изложу свои соображения в попытке обосновать свой выбор. Поскольку технически все избранные в десятку тексты выполнены на достаточно высоком уровне версификации, постараюсь слишком не зацикливаться на формальном аспекте, а поразмышлять о содержательной их стороне.
15. «люллабай»
в быстрых реках вен
в океанах вен
в этой синеве
дочери сирен
дочери сирен
русалки
и когда поют
айли-айлилю
к ним киты плывут
к ним киты плывут
касатки
а на тихом дне
глаз моих на дне
солнце ночь и день
пятна
сколько у людей
смысла у людей
мыслей у людей
целый мир идей
целый мир везде
целый мир внутри
спрятан
Незамысловатая колыбельная звучит безошибочно, словно отточенный веками текст народной песни. Хоть и выглядит стилизацией, закосом под «фольклор народов севера», но стилизация эта мАстерская. Михаил Анчаров на одном из своих выступлений вспоминая историю создания песни «Кап-кап», рассказывал, что поставил перед собой задачу написать стихотворение «как жемчужинка» предельно простое, но не примитивное, а глубокое и мудрое, как японские танка, которым порой свойственна «сверхъестественная простота». Мне кажется, что стихотворение № 15 из таких.
16. «Поминальный мёд»
Он приходит, и ставит бочонок на край стола,
И пузатую кружку ставит, а не стакан.
А потом он берет тебя нежно за два крыла,
И легко раздирает, как воблу — напополам.
Трепыхаться бессмысленно с вывернутым нутром.
Пахнет вечность соленой кожей, ты знала, да.
И Харон выводит тебя из пропасти на паром,
Так, как Еву водил по саду ее Адам.
Разрезает лезвием темную гладь коса,
А потом ты слышишь ворчливое «Рот закрой!»
А потом ты думаешь — надо бы записать...
Он почти доволен. Соленая — но с икрой.
Стихотворение № 16 — ироничная, на грани сарказма развернутая метафора извечной темы «он и она», извечного противостояния и взаимопритяжения женского и мужского начала. Тема раскрыта блестяще. Примечательно сравнение прародителя Адама с перевозчиком Хароном, тонкий намек на фрйдистское «влечение к смерти», на хитросплетение отношений Эроса и Танатоса («...ты знала, да...»). В этом же ряду и титульный «поминальный мёд». Даже пивной антураж и центральный образ «воблы с икрой» вполне вписываются в традиционный мужской гендерный стереотип.
19. «Пастораль»
Пасутся танков тучные стада
в долине, изобильной муравою.
И зоркий беспилотник иногда
черкнет над ними линией кривою.
А выше приземленная строфа
не досягает – с гулом еле слышным
там воспаряют горние ПАК ФА
и спутники беседуют с Всевышним.
Не мельтеша досужею толпой,
лежат поля И дремлет снайпер даже,
пока в блиндаж неспешною стопой
не побредет пейзанин в камуфляже -
но вдруг падёт, как будто сон сморил.
Валькирии слетают, легкокрылы.
Певец, чей гений столь же легкокрыл,
на тризне расчехляет гаджет лиры.
Дисплей встревожит нежною рукой -
и метроном затикает, как мина.
Он воспоет не битву, но покой,
неколебимость и недвижность мира.
Естественно, мутируют стада.
Свистят порой то пуля, то осколок.
Но зла кругом не больше, чем всегда,
со времени классических буколик.
Все так же прозябают, чуть дрожа,
трава и твари, и листва и ветки.
И никуда не двинулась душа,
хотя и трепетала в человеке.
Покой царит. В клепсидре каплет кровь
размеренно, дробя века в моменты.
Но время монолитно – и голов
отрезанных не больше и не меньше.
Протяжна песнь в немолчной тишине,
длинна, как нескончаемая пряжа.
И ты, дурак, поющий на холме,
бессмертен тоже — как деталь пейзажа.
Текст № 19 демонстрирует во всей его красе постмодернисткий прием смешения высокого архаичного стиля и лексики с языком нынешней повседневности — явление в современной поэзии весьма нередкое, но в данном случае — вполне плодотворное. Неспешным элегическим пятистопным ямбом рисуется картина переполненная тревожными образами военного конфликта, вплавленными в текучую, почти застывшую «пастораль». И в центре этого «тихого безумия» — неутешительная главная мысль о том, что зла в мире со времен античности «не больше и не меньше», о том, что порочная природа человека неизменна. И было бы все это избитой истиной, банальнымн трюизмом, если бы не образ «дурака на холме» — поэта, чьи мирные песнопения не в состоянии изменить положения вещей, перевесить чашечку весов в сторону добра. И в этом пессимистическом утверждении заключен главный пародокс данного текста, своего рода лукавство — само стихотворение, «зацепив» читателя спорной мыслью, заставляет его задуматься, возможно изменить свою точку зрения, изменить последовательность поступков, а значит и окончательный итог в вековом состязании мирового зла с добром еще не подсчитан... Впрочем, наверняка стихотворение гораздо глубже, и заслуживает более детального расмотрения, но это уже выходит за рамки данного обзора.
25. «провинция»
В провинции ни сплетен, ни сверчков,
в сельпо обед, на ужин макароны,
из женщин только Анны и Матрёны,
из карточных — банальное «очко».
Добротное кряхтение ворон
сопровождает каждую получку,
и если где-то шарик кроет жучку,
так это по согласию сторон.
Не часто, но случается, что — вжик! —
махнет крылом над домом бабки Анны
нет-нет, избави господи, не ангел —
вполне себе потасканный мужик.
В шесть вечера двуручная пила
смолкает во дворе у деда Вали —
всё сущее скрывается в портале
на западной окраине села.
И слышно, как обёртку бон пари
находит мышь и местный параноик
бредёт тропой в иное, и иное
бредёт к нему и что-то говорит.
Предыдущему избранному в десятку тексту словно вторит стихотворение № 25. Тот же стихотворный размер, то же полуироничное смешение высокого и низкого, но вместо зловещей военной «пасторали» — жанровые зарисовки неспешного провинциального быта, внутренний трагизм которых скрыт в подтексте узнаваемых ситуаций и образов, безысходность и постылость которых понятна каждому, кто жил (или и поныне живет) в российской провинции. Как сказал другой поэт:
У театра старик в полинялой рубашке гранатовой
Выставляет полотна без толку опять и опять.
Как живут на Руси без Арбата, без Маши Арбатовой
Москвичам не понять, москвичам ни за что не понять.
(Пётр Курухуру - http://www.stihi.ru/2009/08/30/4309)
Печально, что в этом предмете, судя по всему, ничего не меняется, так было и десять и двадцать, и тридцать лет назад...
27. «Там, где Ириновский проспект...»
Там, где Ириновский проспект
впадает в улицу Коммуны,
метель листает, как конспект,
деревьев ветреные руны.
И небо в воздухе скитов
слезливей, чем чернильный стержень.
Сквозь монастырь идешь, никто
среди живых уже не держит.
Здесь напрямик от суеты
в слепую даль ведет дорога,
в твой мир иной, ведь только ты
здесь говоришь с собой и Богом.
И слышишь свет и видишь смех
родного первенца, и словно,
прощаясь, ты прощаешь всех.
За всё. Посмертно. Поголовно.
То, что выбор пал на стихотворение № 27, возможно, виновато мое пристрастие к «питерской школе», и любой текст, в котором присутствуют пейзажи любимого города, вызывают во мне ностальгические чувства и заставляют более снисходительно относиться к написанному. Но нет, это стихотворение не нуждается ни в каких скидках и натяжках, его безупречные образы и безупречный идейный посыл говорят сами за себя. Чистая духовная поэзия, никого не поучающая, ни к чему не призывающая, а дающая пример смиренного всепрощения на пороге неизвестного, но неизбежного, ждущего каждого из живущих.
30. «И тогда, оказавшись по разные стороны...»
В.
И тогда, оказавшись по разные стороны баррикад,
мы обратимся в рыжих собак, бандерлогов и барракуд.
Нас разведёт не моя рука и увы не твоя рука,
и на эти слова нас не раз с тобой обрекут:
«... всё что сказано ложь всё что сказано было так
и никак иначе никак нельзя и бумага тлен
а поэту что нужно: Отчизна, церковь, плита
и бутылка водки с селёдкой на покрытом клеенкой столе...»
Я скажу, что не верю ни их губам, ни даже своим губам,
этим грязным губам, читающим молитвы наоборот.
Не покинь меня в этот год, приласкай, вытри пот со лба
и пока не поздно — закрой мой нелепый рот.
Чрезвычано своевременное стихотворение, но не сиюминутное, а умное и неоднозначное, дающее широкое поле для интерпретаций. В мире стоящим на краю глобального конфликта, когда стенка на стенку идут друг на друга «разделившиеся беспощадно» на «своих» и «чужих», на «ватников» и «жидобандеровцев», на православных и левославных, на сторонников Трампа и поклонников Хилари, так важно понимать, что у любого конфликта всегда две стороны, что и «силы зла», и «силы добра» являются элементами одной системы, равноправно подпитывающими конфликт и какая из этих сил злее, а какая добрее — вовсе не очевидный факт. Перефразируя Довлатова, ни «коммунисты», ни «антикоммунисты» в своем непримиримом противостоянии не имеют никаких привилегий перед гармонией мира. И единственный выход — это вовремя одуматься, усомниться в своей правоте и «закрыть свой нелепый рот».
31. «На пересылке во Владивостоке»
«Звёздный луч – как соль на топоре…»
О.Э. Мандельштам
Через семьдесят лет здесь от кладбища нет ни креста,
И от зоны транзитной – ни вышек уже, ни развалин.
Новый микрорайон, мокрый снег, и аллея пуста.
Возле школы торчит снеговик, словно гипсовый Сталин.
По словам очевидца, вот здесь находился тот ров.
Когда строили школу – играли в футбол черепами,
Матерились, водярою грелись у едких костров
И не знали совсем о поэте таком – Мандельштаме.
А тогда ведь ещё оставался тот самый карьер,
Где для стройки киркой вырубали из сопки по камню
В Колыму не попавшие зеки с печатью «каэр»,
В протоколах допросов оставив чернильную каплю.
Оставалось кирпичное здание с тех же времён,
На огрызках забора колючая ржавчина тлела…
Нынче улица здесь Вострецова и микрорайон
Востроглазых домов. Им какое до прошлого дело?..
Только в полночь сырую, в декабрьскую полночь – услышь:
То ли ветер с залива ударит по пластику окон,
То ли где-то за стенкой заплачет соседский малыш,
То ли всхлипнет морская звезда в океане глубоком.
Это мы – фотокарточки жёлтые в профиль, анфас.
Это мы – восемь строк на обёрточной серой бумаге.
Это мы – через семьдесят лет – вспоминаем о вас
До морозной зари, до подъёма в тифозном бараке.
Ничего, ничего, всё проходит – и это пройдёт,
Сдует вешки-былинки и смоет былинные вехи.
И опять звёздный луч на солёный топор упадёт,
И воробушек снова, даст Бог, зазимует в застрехе.
Горькое и в то же время оптимистическое стихотворение. Сохранить память о прошлом, каким бы страшным оно ни было, напомнить живущим, какая чудовищная цена заплачена за «светлое настоящее» – задача достойная пера поэта. Тем более, если выполняет он ее достойно, без кликушества и экзальтации. Не могу удержаться, чтобы не похвалить замечательные образы, яркие и небанальные: «снеговик, словно гипсовый Сталин», востроглазые дома на улице Вострецова, плачущая в океане морская звезда... Но самое главное — осознание преемственности, ответственности, покаяние и надежда на будущее. Все рано или поздно проходит — и боль, и стыд от позора, важно только помнить, чтобы это не повторилось, никогда, ни за что...
Еще три стихотворения были добавлены в шорт-лист в процессе вдумчивого перечитывания оставшейся части конкурсной подборки.
2. «Ё»
под неживыми небесами
мы головами никнем сами
едва выдерживая гнёт
под бесконечными дождями
любое угасает пламя
что не сгорело то сгниёт
кляня последними словами
погоды власть над всеми нами
осенний обморок её
прикинемся же дураками
укроемся дождевиками
возрадуемся букве ё
Согласитесь, что стихотворение вовсе не о погоде. Язык эзопов вполне понятен. Перед любой властью человек ничтожен и беззащитен, как перед стихией. Можно, конечно, спорить, должен ли поэт в своих виршах призывать к тому, чтобы с промокашкой наперевес бросаться в бой с наводнением или же, как в данном случае, косить под Швейка, зубоскаля и радуясь втихомолку внутри своего уюта той малой толике свободы, которую оставила тебе непреодолимая «власть погоды».
9. «Ооосень»
Тучи атомный гриб поднимается выше и выше.
Тяжелее ютиться природе, погоде,
душе.
Прижимаются к стенам отечные серые крыши.
Бродит город простывший
в скрипучем прозрачном плаще.
И гриппозная тень перебежками метит маршруты.
А хороший хозяин собаку
закрыл на замок,
Ведь домашнему псу в стылом городе хватит минуты,
Чтобы он огорчился
и тоже с простудою слег.
Хулиганит природа, умножив дожди и печали,
Умножая таблетки от кашля
и черной тоски...
Мы еще не в конце,
но уже далеко не в начале —
Осень долбится в стены
и холодом ломит виски.
Все темнее в природе, и хочется жалобно плакать.
Открывайте замки —
отпустите на волю собаку.
Как бы в противовес предыдущему стихотворению — диаметрально противоположный подход к теме «скверной погоды». Автор предлагает невзирая на «умножающую дожди и печали распоясавшуюся природу» «отпустить на волю собаку». Образ собаки многозначен. Это и символ мужественного воина, и верного стража, символ отваги и самопожертвования. Еще собака олицетворяет истину, правду, как в пьесе Дж. Б. Пристли «Опасный поворот». Одним словом — даже если что-то кажется непреодолимым, как стихийное бедствие, тем не менее следует иметь смелость активно противостоять ему или хотя бы говорить о нем правду. Возможно, кто-то (быть может даже саже сам автор) возразит, что автор не имел в виду ничего подобного, что это всего лишь безобидная «городская лирика». Позволю с ним не согласиться. Как сказал классик, «нам не дано предугадать...», и каждая интерпретация поэтического текста может оказаться правомерной и обоснованной. Тексты живут своей жизнью, и им порой «по барабану», что хотел сказать автор. Важно, не то, что хотел, а то, что сказал.
22. «Если можно из бумаги»
Если можно из бумаги
сделать птицу и цветочек,
налепить из пластилина
колобков и червяков,
если можно из гардины
сделать платье для принцессы,
а из разных деревяшек
дом красивый, стол и стул,
если можно из чего-то
делать башни и ракеты,
самолёты и машины,
корабли и ерунду,
почему же из ребёнка,
из малютки-человечка,
трудно сделать человека
просто доброго и всё?!
И последнее избранное в шорт-лист стихотворение № 22 подкупает своей детской наивностью и точностью поставленного с детской же непосредственностью риторического вопроса, как в ранних текстах Новеллы Матвеевой, царство ей небесное. Порой стоит задаться вопросом, о который поломали зубы многие мудрецы. Может мир и впрямь станет добрее?
И еще, «позвольте пару слов без протокола».
Несколько текстов показались мне настолько неудачными, что при первом же прочтении захотелось прямо-таки вычеркнуть их из лонг-листа. Дабы не держать фигу в кармане, попробую разобраться, что с ними не так. Быть может моя, надеюсь, конструктивная критика если не их авторам, то хоть кому-нибудь из читателей окажется полезной.
1. «Бюрокразой»
***
а небо сегодня такое
словно привезли
большой нецветной телевизор
в парадную комнату
казённого учреждения
с глубокими коридорами
и дверными глазками
в стенах
***
большой начальник
уже большой
сам себя наказать
умеет
запах кожаных
формуляров
пыль
в кои-то веки
расслабился
потолок в солнечных пятнах
словно пальцы секретарши
масляные
жирные
сверху донизу
лапали
с утра и до вечера
пора бы заменить
потолок
***
кофе
горячий
словно вулкан
вильнула морда
в крокодильей коже
здравствуйте
вечнозелёные амфикусы
коралловые рифы
неразобранных дел
залежи папок
несметные горизонты
ископаемых шкафов
глубоководный поиск
утраченного
над кофейной кружкой
дым и пламя инферно
заря разорвана
как жалюзи
ревнивые русалки
ведут охоту
на всех ушедших
пришедших
привыкших
пропавших
без вести
***
— это что?
— что это что?
— как это что — что?!
это УЖАС
что такое!
— да вы смотрите
и вправду кошмар!
— а полиция?
куда только смотрит
полиция?!
— какаятамполицияна
доСКОРУЮ!
— санэпидемную!
- ...противоправную!
— ой мамочкиии...
— да случилось-то
ЧТО? объясните пожалуйста!
— разбиииили!
ироды
МЯЧИЩЕМ
— всё на куски
раз — и хрясь!
— красивое такое было...
только покрасили!
и ветер сегодня...
— ах эти гадкие
медкопопадкие!
сталина на них нету!
— я тоже стихи люблю
и образно выражаясь
детей бы поубивал
— смотрите — всё в хлам
всё на куски...
и острова с мальдивами
и вояжи с пляжами...
....и пляжи с вояжами!
— и башню эльфову
погнуло папиросиной
бууу
ироды! варвары!
— говорю же
СТАЛИНА
нету на них!
и на вас
кстати
тоже!
— да тише вы
смотрите:
вся документация
ПО-ЛЕ-ТЕ-ЛА!!
— !!! ...
— ... и вправду летит!
— так это потому
что ветер сегодня
господа коллеги
прямо ужас какой!
(а небо сегодня
такое
словно привезли
большой нецветной
телевизор
в парадную
комнату
казённого
учреждения
с глубокими
коридорами
и дверными
глаз
Уже само название стихотворения — неблагозвучный гибрид «бюрократии» и «мезозоя», эпохи ископаемых ящеров, повсеместно используемых в качестве олицетворения всего самого отстойного, замшелого и отсталого — заносит дурновкусицей. Далее — небрежно изломанная в неровный столбик проза (несмотря на прорезающиеся время от времени рифмы и прочие созвучия), рисующая интерьер какого-то учреждения и сценку ропота возмущенной толпы по поводу разбитого детским мячем чего-то зеленого. Упомянутый всуе Сталин и сцена разлетающихся казенных бумаг. Вот, казалось бы, был здравый замысел острой социальной сатиры — ну кто устоит против соблазна пнуть походя нерадивого чиновника, кто откажется поглумиться над безмозглой малообразованной толпой? Да только реализация замысла оказалась никудышней — хаос образов, невразумительность конфликта, отсутствие развития образов, текст распадается и расползается на глазах. Кроме того неимоверно радражает и мешает восприятию частичное употребление знаков препинания и отсутствие заглавных букв в начале предложений — формальный прием приемлемый в элегической лирике, но в данном случае совершенно неоправданный. Одним словом — полный провал. Зрители покидают театр недоуменно пожимая плечами.
4. «Рухнуло плетью или макарена по-братски»
Стояли звери
Около двери,
В них стреляли,
Они умирали.
(Стишок очень маленького мальчика)
сытое семя и в пашне не спрячешь
(Пат Р. Браун-Якоби)
снежно в апреле.
на белой аллее
пленные ели -
— а ну, на колени! -
рухнуло плетью.
вчерашние дети
саженны...
страшно им,
даже не встретят
взгляд...
тишина тяжелее снаряда,
время загадывать «лишь бы не рядом»
вышло,
но вряд ли им кажется лишним
липкое б ы в ш и м желание выжить -
...склад гэ-сэ-эм на огонь батареи
трижды, отрывисто, буркнул — «теплее!»...
блеет отара...
...мычащее стадо
сбилось в кустах, под началом комбата.
выждать, и белую тряпку повыше,
выбив прикладом свистящее «вы же...»
выжженный мозг, электроды в повидло -
мыши, вы созданы для лабиринта.
выход за дверью, да вот незадача -
с виду «теплее», а пахнет — горячим.
взвод замирает в тени батальона...
май из глазниц прорастает зелёным.
нет колыбели нежней акварели
«пленные ели под снегом в апреле».
Стихотворение № 4 претенциозно снабжено аж двумя эпиграфами. Один из них «позаимствован» у Стругацких из романа «Жук в муравейнике», где он фигурирует именно в качестве эпиграфа, другой, по всей видимости, выдуман самим автором стихотворения. Если «расстрел зверей» хоть как-то сообразуется с описанной в тексте батальной сценой, то смысл второго и его отношение к данному стихотворению остались для меня тайной за семью печатями. Ну да ладно, эпиграфом больше, эпиграфом меньше... Но в самом начале взгляд спотыкается о двусмысленное «пленные ели», неотвязно вызывая в памяти бородатый анекдот-каламбур про Штирлица, в котором «голубые не только ели, но и пили», что безнадежно опускает первую строфу. Во второй строфе возникает вопрос: чей взгляд не встретят «вчерашние саженные дети» и почему? Да и редкостная краткая форма прилагательного «саженный» не способствует восприятию и без того туманного текста. Далее вроде бы всё в порядке, даже вполне неплохая метафора — «тишина тяжелее снаряда», но тут же сразу «липкое б ы в ш и м желание выжить», смысл котрого рагадать мне не удалось. «Бывшее липким» — еще понятно, но «липкое бывшим»... И зачем слово «бывшим» выделено разреженным шрифтом? Досадно, когда серьезное, даже трагическое облекается в слова случайные, неточные, невразумительные, словно автор издевается не то над читателем, не то над теми, о ком пишет: «блеет отара», «мычащее стадо», «белая тряпка», «мыши, вы созданы для лабиринта», «выжженный мозг» — в таких вот презрительных выражениях говорится о солдатах, попавших под артобстрел и вынужденных капитулировать. Разве что я понял все с точностью до наоборот, и речь здесь идет о вражеских вояках. Ну, тогда респект, так им супостатам и надо! А «милость к падшим» пущай всякие антилигенты либеральные призывают! Ну а если серьезно, то после «электродов в павидло» читать дальше уже не хотелось. Но превозмогая продолжил и был вознагражден еще одной семантической загадкой: «взвод замирает в тени батальона» — образ таинственный, завораживающий, словно стайка лилипутов прячется в тень, отбрасываемую шеренгами Гуливеров. А зловеще-трагическое «май из глазниц прорастает зелёным» сводится на нет все теми же пленными, едящими под снегом, повторяющимися в последней строке... Да, кстати, решительно не согласен с заключительным утверждением. Есть колыбели нежней акварели «пленные ели под снегом в апреле»! Это скачки электической дрели в блюде под соусом с хмели-сунели.
И последнее. Вот как описыватся в Википедии танец «Макарена»:
«В танце задействованы не только ноги, но и руки и голова. Руки можно выставлять вперед, поворачивать ладонями вверх и обратно, поднимать, опускать, закидывать за голову, обнимать себя за плечи. Некоторые даже ухитрялись танцевать Макарену сидя. Плавно вытяните вперед руки ладонями вниз. Затем переверните сначала правую руку ладонью верх, а затем левую. Лёгким движением правую руку перенесите на левое плечо, а левую положите на правое. Получаются скрещённые на груди руки. Мягким и не размашистым движением правая рука уходит за голову, ладонь кладется на затылок. Точно также нужно сделать и со второй рукой. Далее правая рука плавно спускается накрест вниз, к левому бедру, а левая — соответственно, к правому. Теперь не размашисто правую руку положите на правую ягодицу, левую — на левую. И под последние такты мелодии, слегка присев, сделайте восьмерку ягодицами».
По-моему, эта самая «восьмерка ягодицами» автору особенно удалась.
5. «Рождение зуба»
Верлибра зуб
игнорируя блокировку затёртых пломб
решился таки на акт
при невыясненных обстоятельствах
В несвежей полости рта
забитой рифмами
и
пахнущей старостью страсти
(чему неточный пример
тёплые розовые подушки пальцев)
верлибра зубр
деформировал девственность
прорвал десну
по направлению к языку
В кабинете доктора Ивасаки
облака
зафиксировали обретение и потерю
в интерьере привычного
Скрытый в стоматологе
извращённый талантливый музыкант
Ёсуке Ивасаки
тупой стороной углового зонда
нержавейкой в кость обретённого времени
выносит приговор пациенту
губами в бровь:
- Обоиудка лева и права!
- Восемирока!
Щёлк по зубу щёлк
выпавший верлибра голос наружу
инструмента щелчок
Автор текста № 5 уподобил процесс рождения верлибра прорастанию зуба. Стихи о стихах — это уже похвально, но предложенная автором развернутая метафора меня не убедила. Не убедило меня даже уподобление прорезания зуба процессу дефлорации, при всем их кажущемся подобии. Не убедили меня ни обериутский задор, ни японский акцент, ни кокетливая инверсия в предпоследней строке. Добротный верлибр предполагает прочную семантическую структуру, «ритм смыслов», «созвучие идей», а в данном тексте наблюдается полное их отсустствие. Не всё записанное в столбик — стихи. Не всё лишенное рифмы, ритма и смысла — верлибр.
6. «Дунаевский»
«Товарищ, товарищ!
В труде и в бою
Храни беззаветно Отчизну свою!»
Как жалко, что не в моде Дунаевский
И светлое не в тон календарю.
Я говорю местами по-советски,
Когда я о хорошем говорю.
Мне чудится: весенний ветер веет
Над нашей необъятною страной,
От магаданских гор до мавзолея
сограждан накрывая с головой.
Он спящих бодро выкинет из спален,
Квартира вдруг окажется тесна –
На улице, наивно-сексуален,
Марш белых девушек из мюзикла «Весна».
И я, и я — с товарищами рядом,
Мой ясен день, глаза мои светлы.
Проходим в ногу праздничным парадом
По майским улицам страны.
А особенно покоробило стихотворение № 6. Во-первых, как сказал классик: «Новые песни придумала жизнь, не надо, ребята, о песне тужить». Во-вторых, помещать в одну подборку вместе со стихотворением «На пересылке во Владивостоке» текст, прославляющий песнопения эпохи сталинского террора, магаданские горы и мавзолей, кажется мне кощунственной бестактностью. Сколько крови невинных жертв было пролито по молчаливому согласию говорящих и думающих «по-советски» любителей маршировать в ногу на праздничных парадах... В-третьих, абстрагируясь от содержания, стихотворение откровенно слабое, ветер «накрывающий сограждан с головой» и «выкидывающий спящих из спален» просто просится в пародию. А джентельменский набор записного советского патриота — «необъятная страна», «праздничный парад», «майские улицы страны» — художественных достоинств тексту не добавляют. А так, конечно, всё это только вопрос вкуса, кто-то тоскует по Дунаевскому, кто-то по Хорсту Весселю... Впрочем, умолкаю, а то еще не дай бог «чувства верующих» оскорблю ненароком...