Круги, 2006 ⁘ Krugi, 2006
Владимир Штокман. Триптих о стихах [в:] Круги, 2006
⁘ Wladimir Sztokman. Tryptyk o wierszach [w:] Krugi, 2006
Online публикация ⁘ Publikacja online: http://www.stihi.ru/2006/05/04-662
Скачать в формате PDF ⁘ Pobierz w formacie PDF
Владимир ШтокманТРИПТИХ О СТИХАХ1. КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ В ПРЕДЕЛАХ ПУСТОТЫ Дискурс провокативного письма еще не исчерпал всех своих возможностей, не насытился кровавой пищей из пожираемых собственных детей и не превратился в свою противоположность, почивши на лавке общепризнанности массового культурного менталитета. Уж как Вл. Сорокин, Шиш Брянский и иже с ними ни старались, не желает т.н. ненормативная лексика становиться нормой если не языка, то хотя бы – свободного, не зараженного бациллой лицемерия, мышления. А оно ведь часто как в жизни бывает? Схватишь неразобравшись что-то в блестящей обертке с золочеными буквами «САМОЕ-САМОЕ!», глядь, а из-под яркого фантика лезет нечто неаппетитное и малосъедобное, и, наоборот: на сарае «xyz» написано, а в нем вполне полезные в хозяйстве предметы хранятся. Стихотворение Александра Фридмана «Мудаки» из тех вторых: Сойти сегодня я позволю Провоцирующее название, словно магическое заклинание «procul este profani» производит предварительный отсев всех тех, кто, пребывая в уютном коконе стереотипов, не готов включиться в игру, усомниться в надписи над входом, а, усомнившись, разглядеть поподробнее, что же там скрывается под печатью этой аспидной, руководствуясь не видимостью и кажимостью, а сущностью. И сие не есть гордыня текста, защищающегося от вторжения нежданных гостей, мол, много званных да мало призванных, а хитроумный прием, эдакий троянский анти-конь в пальто, у которого все на лбу вроде бы написано крупными буквами, а загляни ему в глаза, а там… Нет, это не томные очи сладкогласого песнопевца о высоком и неземном, не наглые, ёрнические «синие глазёнки» отпетого пофигиста, это – наполненные печальной иронией глаза целого поколения (и если бы только одного!) затерявшегося в занесённых снегами «пределах пустоты» этого жестокого и лицемерного мира. Мира, в котором такие слова как «любовь», «истина», «вечность» обесценились от многократного произнесения всуе, а мыслящим и чувствующим существам приходится изобретать свой собственный «птичий язык», чтобы коверкая почти уже ничего не значащие слова санкционированной речи, пытаться выразить в них свое отношение к этому миру и к самим себе. Ах, Борис Леонидович, наверное, Вам и не снилось бездонными февральскими ночами, что наступят холода и покруче, что грядёт пустота, которую ни чернилами, ни слезами, ни пламенем свечи не пронять, – остается лишь только тихо материться, повторяя: «Ну и пусть…» Суть явлений в малой степени зависит от внешней словесной упаковки, все дело в нюансах, в смещении акцентов, то, что сегодня кажется преждевременным или необоснованно нарочитым, по прошествии времени оказывается сбывшимся предчувствием или догадкой, и вот сейчас оно уже рвётся наружу, сметая все на своем пути: Сойти сегодня я позволю Но любовь всегда остаётся любовью, чем её ни напиши, а трезвый понимающий взгляд – последняя инстанция на пути к осознанию того, что каждый из живущих – пожизненный должник вечности, и что даже в этих всепоглощающих «пределах пустоты» существуют еще закоулки, «где звук – лишь отзвук тишины», которого не заменишь никаким ворохом «букафф». Стихотворение Александра Фридмана как минимум двухэтажно: наверху – вечная история о вечно несчастной любви, внизу – внезапная рефлексия над всё теми же вечными вопросами, ну а в подвалах – полным-полно аллюзий, намёков и «тёмных мест», блистательно контрастирующих с такими чёткими, прозрачными образами, как: «в ночной тиши ни грамма фальши», «вхожу я в утро, как в пролив», «февраль – посредственный стилист» и т.д. Спускаясь по ступенькам этого дома, читатель постепенно приходит к со-пониманию того, что ничто не освобождает человека от кармических долгов, и что это будущим поколениям приходится расхлёбывать гектолитры словесной баланды, которой пичкали их дедов, отцов и старших братьев, и что процессу этому несть конца. И читатель, в недоумении споткнувшись на последней фразе стихотворения, еще раз вернётся к его названию, чтобы яркой вспышкой короткого замыкания осознать вместе с лирическим героем, что и «мы не другие, А самые что ни на есть...» и ощутить очистительный катарсис покаяния. В моих колонках еще не помудревший донельзя великий БГ удивительно впопад задаёт вдруг вопрос: «И друзья меня спросят: о ком эта песня?», а я улыбаюсь виновато-грустной улыбкой, и думаю: «Конечно же обо мне…»
2. ПИРШЕСТВО СМЫСЛОВ Голоден был и алкал пищи стиховной, и бродил по закоулкам лабиринта, почти без надежды, как вдруг услышал вдали звон бокалов, позвякивание серебра по фаянсу, звуки разухабистых песен «подблюдных» и густые ароматы яств. Устремившись на ориентиры, вскоре оказался в просторном зале с колоннами и каминами, канделябрами и зеркалами, и взгляду открылось воистину карнавальное, раблезианское застолье – «ВОТ КАФЕ ФАКТОВ» Бориса Григорьева, история записанная с его слов ироничным пером некоего Арона Сосноры, само появление которого в качестве автора-нарратора, сама его «говорящая» фамилия заставляет насторожиться – уж не пародия ли, не меннипея? Арон Соснора ВОТ КАФЕ ФАКТОВ Ел с опятами мат я. После «Холоп, светите!» Всполох. Вошли... Мил шов Клопы — полк! Хорошо! Шорох - Торт с кофе? Фокстрот? Да, но мил лимонад Бармен нем... Раб! ЗАКАЗ: Бабе — кебаб, Бармен нем — раб! Гул слуг. Бармен нем... Раб? И Я ем змея, А зал гудел: «Еду!» Глаза И курили турки, и крутили руки Пир! Хотел токарь Юра котлет — охрип! И курили турки, и крутили руки: Вино гони в «О! Нина и пианино!»
И Лиса: «Гопак чешу!» Душечка! Погасили О, танец! Сцена-то Я Ах, уха! Ура! Тигр гитару А Лада падала И курили турки и крутили руки... И ноту джаза ждут они, И А Нина «Ося! Мясо!» А дымили мы! Да, И А тела — у туалета Еле-еле И, ртом сопя, посмотри Ел с опятами мат я. После Ты сыт? 1993 г. И действительно, с первых строк поэмы погружаешься в фантасмагорический мир аллюзий, метафор и «странных сближений» реализующих перифраз шекспировской метафоры: «Что наша жизнь? – Кабак!» Разноголосая и разномастная публика собралась в «Кафе фактов». Кого здесь только нет: нувориши и пролетарии, служители культа и восточные купцы, воры и дамы разной степени лёгкости поведения; исторические личности, литературные герои и мифические персонажи собрались в «Кафе Фактов», словно члены МАССОЛИТа на ужине в «Доме Грибоедова» – всех не упомнишь. А на столах-то, на столах – каких только диковинных, и изысканных блюд нет: и чешуйчатые змеи, и членистоногие омары, есть всё, от пустых щей до жареного крокодила. Но главным блюдом на этом пиру, несомненно, является слово. Сюжет поэмы прост, если не сказать, банален: вечер в корчме, ужин в трактире с его непреложной драматургией и обязательной программой в виде неуёмного чревоугодия и безудержных возлияний, «танцев на рояле» и «горлового» пения, а как результат — «тела у туалета» – «Амок? Кома? Или перепили?» Но каким же блистательным языком рассказана эта немудрёная история, эмоциональным, эмфатическим. Повторы-рефрены («нeс суп Пуссен», «и курили турки, и крутили руки») и жанровые сценки («Хотел токарь Юра котлет – охрип!») воссоздают картину почти кинематографически зримую и яркую. А чего стоят афоризмы, такие как «бес тонет в еде» или «после ресторана рот сер, сух ус»! Это – то, что на поверхности, а под гарниром смачных слов – смыслы, переплетающиеся замысловатыми связями, метафоры требующие работы ума, загадки ждущие разгадок. Наблюдая эту гастрономическую стихо-оргию, трудно избавится от мысли о всеядности литературы, о том, что в руках искусного кулинара любой, даже, казалось бы, малосъедобный продукт превращается в деликатес. И мысль эта по принципу зеркального отражения тут же превращается в свою антитезу, мудрую насмешливую ахматовскую улыбку: «когда б вы знали...» ;) А на десерт – еще один факт, пожалуй, самый важный: «ВОТ КАФЕ...» – палиндромическая поэма, и факт этот на фоне навязших в зубах, тысячу раз пережёванных силлабо-тонических формул и блёклых, рассыпающихся, словно кусок извёстки, доморощенных верлибров выглядит весьма убедительно. Палиндром издревле тяготеющий к афористичности, к малым заклинательным формам, показывает во всей своей красе неисчерпаемые выразительные возможности и магическую силу скрытой симметрии. Виртуозно сложенная мозаика из зеркальных осколков–строк представляет собой прочную смыслообразующую структуру. Семиозис палиндромического текста напряжён и сконденсирован, процесс (вос)создания смысла течет в двух направлениях – от видимого к значимому и от предугадываемого к становящемуся. И в этом процессе открывается «тотальное созвучие всего со всем» (К. Кедров), открывается тайна упорядоченного и «рифмующегося» мира, как противовес аморфному хаосу небытия. «Ты сыт?» – вопрошает автор читателя последней строкой своей поэмы. «Да!» – чистосердечно отвечаю я ему.
3. НА БЕРЕГУ ТЕКУЧЕЙ БЕЗДНЫ В своем новом стихотворении «На краю» Под одеялом движется река. А я сижу на самом на краю Андрей Листиков (Гришаев), по своему обыкновению, в очередной раз на территории ограниченной восьмью строками ухитрился вместить изрядный фрагмент таинственного, неоднозначного и непостижимого мира. Мира реального и мира вымышленного, построенного из податливой глины слов, отзывающегося потоками ассоциаций от пушкинского упоения притягательной и манящей «мрачной бездной» до лакановской концепции Другого. Вот он, Другой, протекает мимо, словно река, погруженный сам в себя, будто в пучину вязкого сна, пугающего своей зеленой глубиной, из которой выныривают то неземные янтарные грезы, как в печальной сказке Зиновия Юрьева «Быстрые сны», то безобразные монстры реликтовых кошмаров с офортов Гойи. И как же органично звучат слова благословения всему отдельному от «Я» и чуждому ему до неприятия. Так звучат слова молитвы, невольно вырвавшейся из уст безбожника на пороге небытия – без капли фальши. Осознание своей нетождественности Другому без истерически-ксенофобических реакций, без многословного выяснения «кто виноват и что делать», как последнее, оставшееся за кадром, смиренное и без надрыва, может быть, еще не до конца осознанное, «прощай»... |